Пятилетнего Антона по доносу соседей разлучили с матерью на полтора года

Чужая боль

 – Когда я родила сына, акушерка, склонившись надо мной, тихо сказала: «Будь осторожнее, он у тебя слишком красивый».

О чем это она? В тот момент я не поняла. И только потом, когда начались все эти проблемы, до меня дошел смысл сказанного: «Твой мальчик может приглянуться кому-нибудь еще»… Встретиться с нами и рассказать свою историю Ирина согласилась на условиях полной анонимности, – мы изменим имена всех героев и не назовем скандинавскую страну, откуда она с сыном бежала полтора года назад. Ирине действительно есть чего опасаться – ее дело в стране Икс до сих пор не закрыто.

«Ребенок слишком громко плачет»

– Я спокойно прожила за границей первые семь лет после замужества, – рассказывает Ирина. – И, наверное, спокойно жила бы и дальше, но родился Антоша. У меня долго не было детей. И его рождение мы с мужем восприняли как подарок… Муж Ирины Фредерик – бизнесмен. Страна Икс его родина. Познакомились они в Риге пятнадцать лет назад. Умный, интеллигентный, хорошо образованный Фредерик покорил сердце Ирины. Из-за любви к мужу она и решилась на переезд.

Подчеркивает – жила ТАМ только ради Фредерика, а вот его родину так и не смогла полюбить.

Практически сразу после рождения у крошки сына появились некоторые проблемы с пищеварением. Ирина возила Антошу по врачам, но рекомендованное лечение не особо помогало. И первые два года жизни малыша мучили частые колики.

Порой он громко плакал.

Так громко, что однажды заинтересовал социальные службы.

– Знаете, там не принято лезть в душу и вникать в чужие проблемы, – говорит Ирина, – но в тоже время развито, как это по-русски… кляузничество. Чуть что, соседи пишут друг на друга жалобы. Написали и на нас – ребенок громко плачет.

Антоше не было двух лет, когда им из коммуны прислали копию анонимного письма. Ирина говорит, что через весь текст красной нитью проходило – у ребенка русская мать… Семью официально попросили дать объяснения. Это был первый звонок.

«Мы будем за вами наблюдать» – Живя ТАМ, я довольно быстро усвоила, – вздыхает Ирина, – в Икс не любят «слишком» счастливых, красивых и богатых. То есть тех, кто хоть немного выбивается за средний уровень. Казалось бы, почему?! Ведь все живут в достатке и без особых проблем! Но, несмотря на общее благоденствие, в обществе присутствует какая-то нехорошая зависть. Я не знаю, откуда она берется. Прячется до поры за улыбками, вежливостью, холодным спокойствием, но все равно проскальзывает, а иногда откровенно вылезает наружу.

Фредерик по работе много путешествовал. Он серьезно увлекался антиквариатом.

И нередко привозил для своей коллекции уникальные вещи. Ирина рассказывает, что когда к ним пришли из социальной службы, то первое, что не понравилось визитерам, это коллекция мужа – «квартира выглядит, как музей».

– Второй упрек, который мы услышали от социального инспектора, – почему дома так чисто?! Как может тяготить чистота? К тому же у Тоши была детская комната, где сын хозяйничал по своему усмотрению. Инспектор задала несколько вопросов о моей жизни в России, ответы тщательно записывались. А позже было сказано примерно следующее: «Вы с господином Фредериком слишком разные – по уровню воспитания, культуры, социальному происхождению.

А значит, вряд ли сможете жить вместе».

Фредерик резко возразил: «Позвольте, это наше личное дело!» И его тоже взяли на заметку – бунтарь.

Фредерика сочли «слишком интернациональным», раз он допускает, что ребенок может воспитываться в двух культурах… Звонок второй – маленький Тоша говорил только по-русски. Это, по словам Ирины, особенно огорчило социальные службы, как, впрочем, и то обстоятельство, что мальчик не ходил в детский сад. В той стране принято отдавать малышей в ясли с 7–9 месяцев. И напрасно Ирина пыталась объяснить, что причина в здоровье сына. Вывод был однозначным: «Мать препятствует социализации ребенка». Их сухо предупредили: «Мы будем за вами наблюдать».

В три с половиной года Антон пошел в садик.

Но Ирина, заботясь о его здоровье, все же просила воспитателей кормить сына теплой, домашней пищей, которую сама же и приносила в термосе.

– Мне отвечали – у нас так не принято. Мы грызем морковку, яблоки, едим бутерброды и прекрасно себя чувствуем. Зачем Энтони ваш суп? ТАМ действительно в садиках культура питания отличается от российской. Дети едят, когда захотят – самостоятельно достают еду из холодильника. Не захотел, не вспомнил вовремя – не поел.

Со своей «странной» заботой Ирина явно выбивалась из рамок. Недовольство ее нестандартным поведением росло: «Кто вы, чтобы нам замечания делать? Мы педагоги и лучше знаем, как воспитывать детей». То, что Ирина не только мать, но и сама педагог и в России много лет проработала с детьми, никого не интересовало.

Спецпроект для Энтони

И однажды, Антоше тогда исполнилось пять, Ирину и Фредерика вызвали на заседание коммуны. Зачитали официальную бумагу. От волнения Ирина не поняла половины слов, но услышала главное – Тошу забирают.

Она чуть не потеряла сознание. Впрочем, ее страдания и слезы никого не разжалобили, а, наоборот, были расценены как «эмоционально-нестабильное поведение».

– Я не могла поверить в реальность произошедшего, – Ирина невольно переходит на шепот. – Конечно, я знала и раньше о том, что детей забирают из семей. Но всегда считала, – значит, были причины. А чтобы вот так, взяли и отняли ребенка у любящих родителей… За что? Спустя месяц они с Фредериком узнали, что за каждого изъятого ребенка инспектору соцслужбы платятся хорошие деньги, а также полагаются преференции в плане повышения по службе… Заплатили инспектору и за их сына.

– Когда вы увиделись с Антошей?

– В тот же вечер. Мне позвонили и вежливо поинтересовались, не хочу ли я уложить его спать? Оказалось, что Тоша извел всех – кричал, плакал, сопротивлялся и требовал маму.

И они сделали исключение – вызвали меня.

– А как вы объяснили ему все происходящее?

– Я сказала правду: «Мы с папой любим тебя больше всего на свете, но коммуна считает, что мы не очень хорошие родители».

Свидания с сыном им давали три раза в неделю, по два часа. Общение проходило всегда под присмотром. Никакого другого притеснения семьи не было. Фредерик по-прежнему занимался бизнесом. Ирина тоже могла делать что угодно – работать, остаться в стране, уехать в Россию – это ровным счетом никого не интересовало.

– Им нужен был только Антон, – тихо говорит она.

– И когда я в очередной раз спрашивала соцслужбу: «Что вас не устраивает? Скажите! Я соглашусь на все!» Мне с вежливой улыбкой отвечали: «Мы не знаем, что вы должны делать. А для Энтони у нас специальный проект»… Что за специальный проект, не разглашалось. Но методы воспитания в интеграционном центре, по словам Ирины, иногда ее ставили в тупик.

– Несколько раз Тоша приходил на встречу с лаком на ногтях. Я спрашиваю: «Что это, сынок?» А он застенчиво так отвечает: «У нас был вечер девочек.

Нам всем велели нарядиться в платья…» Иногда я видела синяки на его теле.

Но на расспросы он не отвечал. И лишь потом, дома, признался – его били. Били за то, что просился к маме, за то, что не слушался и устраивал голодные бунты… Ему ломали характер.

Ломали и ждали, – Ирина тяжело вздыхает. – Ведь как происходит? Первые полгода ребенок активно сопротивляется. Ему говорят, если ты не будешь слушаться, то не увидишь родителей совсем. Это безумный стресс!

«Я обращалась даже к королеве»

По словам Ирины, помимо физической обработки, шла обработка психологическая: «Мать твоя глупая, плохо говорит на нашем языке. Ей надо ехать в Россию. Там ее место».

– Но все это время вы ведь пытались вернуть Антона? Обращались в суд?

– Прошли все суды! Обращались даже к королеве! Но получили шаблонный ответ: «Извините, мы не можем ради вас обойти закон».

Обращались и в посольство России. Там сказали, что могут оформить Тоше гражданство и другие необходимые документы. Остальное зависит от нас…

– Что именно?

– Удастся выбраться из страны – мы свободны.

Не удастся – на ее территории они, к сожалению, помочь не могут. В местной прессе как раз муссировался случай с одной украинской семьей. Мать выкрала детей и смогла вывезти в Украину.

Но сама зачем-то вернулась.

Ее арестовали прямо у трапа. А вместе с ней и мужа, который им помогал. Спустя год Антону несколько смягчили режим, – на пару часов в месяц его выпускали погулять с родителями без присмотра надзирателя. По словам Ирины, делали это лишь после того, как Фредерик писал «благодарственные» письма на имя администрации центра: «Мы с супругой замечаем положительные перемены в ребенке». Прогулка была своеобразным бонусом… Ирина вспоминает, как однажды, после такого письма, ей разрешили сводить сына в парикмахерскую.

Мастер с улыбкой спросила: «Малыш, у тебя в кого такие красивые волосы? Кто-то еще в семье с кудрями?» И Антоша спокойно произнес фразу, от которой у матери все оборвалось: «А у меня нет семьи».

Однажды, рассказывает Ирина, Тоша пришел на встречу в слезах: «Ты разбила мое сердце!» Как она потом выяснила, сын копался в причинах своего заточения ТАМ и не знал, кого винить. А психологи центра «грамотно» подсказали ответ. Был период, когда Антоша просто перестал к ней подходить.

Садился к отцу на колени и без умолку говорил на местном языке. А маме бросал: «Ты не умеешь разговаривать, как ВСЕ».

Ирина поняла, что ниточка, которая связывает ее и сына, становится все тоньше. И тогда в отчаянии она… стала петь. Петь Антоше песни, которые пела ему раньше, дома, когда он был совсем маленьким.

Вначале малыш, забывший русскую речь, слушал ее настороженно. Но потом оттаял. По словам Ирины, в сознании у Тоши «что-то щелкнуло» и он со слезами бросился к матери: «Я тебя так люблю…» – Если все вспоминать, то можно сойти с ума, – Ирина смахивает набежавшие слезы.

– Я до сих пор не понимаю, как мы все это выдержали.

Побег

– Но вы надеялись, что Антошу вам когда-нибудь отдадут?

– Если не верить, то можно сразу умереть. Я надеялась. Но потом, общаясь с другими родителями, поняла, что дети не возвращаются оттуда. Их отправляют либо в приемную семью, либо в следующее учреждение. Но никто ничего заранее не говорил. Первому сказали Антоше: «Ты домой никогда не вернешься».

– Именно тогда вы и решились на побег? – Это случилось через полтора года нашей разлуки. Были зимние каникулы.

В центре начался ремонт.

Накануне муж вновь написал хвалебное письмо в администрацию, чтобы выпросить свидание. И нам отдали Тошу на три дня. Какое-то чудо… Пока мы шли домой, он постоянно озирался и спрашивал, правда ли ему можно идти с нами? Не схватит ли полиция? Его душевное здоровье меня очень обеспокоило, и, воспользовавшись моментом, я тайно показала Антона психологу, которому доверяла. Они долго разговаривали наедине.

И под конец встречи Тоша признался: «Знаете, я очень устал жить один. Так устал, что не могу и сказать как. Лучше я подожду маму на небе. Я решил выпрыгнуть из окна»… Это был очень опытный психолог, много чего повидавший в жизни. Но такое признание шестилетнего мальчика… Он вышел ко мне потрясенный и тихо сказал:

«Не испытывайте судьбу. Спасайте сына. Бегите!»

– Вы рассказали об этом Фредерику? – Нет. Фредерик никогда не согласился бы на побег, так как боялся последствий.

Если бы нас поймали – это тюрьма, и мы больше не увидели бы сына. Я рассказала обо всем русскому священнику из нашего прихода.

И получила благословение.

На следующее утро был выходной, но я предложила мужу пойти на работу.

Фредерик посмотрел на меня долгим взглядом. И ушел молча. В назначенный час мне позвонил священник: «Жду вас в машине. Решайтесь». Через час мы были в аэропорту. Я очень боялась паспортного контроля, боялись, что Антоша нам помешает…

– Как помешает?

– Он постоянно спрашивал: «Мы куда едем?» Священник отвечал: «На экскурсию, дорогой». Но Тошу так запугали, сказав, что если мать попробует тебя увезти, мы тебя найдем и строго накажем, что он очень боялся.

Это страх в его глазах могли заметить полицейские. Мы взяли билет туда и обратно.

Одним днем. Официальный предлог – повидать бабушку.

У меня с собой был паспорт, оформленный в российском посольстве на Антона. Весь перелет я слышала стук своего сердца.

– А приземлившись в Москве поняли, что спаслись…

– Нет, – Ирина качает головой и вновь переходит на шепот. – Мы приехали в гостиницу. И у Антоши случилась истерика. Он кричал: «Куда ты меня привезла?! Это опять новое место, где я тебя не увижу?!» Сбежался весь персонал отеля. Они в ужасе смотрели то на меня, то на Антона. А он истошно кричал на непонятном для них языке. Я пыталась его успокоить. Говорила, что мы в России, но он не верил! Он и потом, наверное, еще полгода просыпался по ночам в слезах: «А правда, что не придет полиция? Правда, что меня не заберут? Мама, я не хочу ТУДА!»

Изъяли без оснований

Ночью из гостиницы Ирина позвонила в российский МИД. Она опасалась, что власти страны Икс «начнут чинить препятствия».

– Еще раньше, когда мы только приземлились, я позвонила Фредерику.

Сказала, чтобы он не волновался за нас. Что я хочу проверить здоровье Тоши у русских врачей. Он долго молчал в трубку. Потом сказал: «Как хочешь, но я должен сообщить в центр».

Его вызвали в полицию. Он объяснил, что жена увезла ребенка, но контакт он поддерживает и всячески будет нам помогать. И еще сказал, что к Антону очень плохо относились в центре.

– Его не преследовали?

– Нам помогло то, что наш адвокат добился, что социальная комиссия, я не знаю, как она называется по-русски… В общем, эта комиссия проверяет, правомерно ли поступают коммуны. Так вот, из комиссии, после нашего отъезда, пришла бумага о том, что коммуна не имела права забирать Тошу – не было оснований. Адвокат направил ответ в полицию. В коммуне, хотя и не признали своей вины, Фредерику сказали: «Больше мы вас тревожить не будем». Но дело по-прежнему не закрыто. Мнение комиссии – это просто мнение.

В нашем посольстве Ирину предупредили, что в России их никто не тронет.

А вот от поездок за рубеж лучше воздержаться. Фредерик после побега приезжал в Россию дважды. Увидев, как счастлив Антоша, успокоился. Сейчас звонит каждую неделю. Но, как говорит Ирина, пока не может решиться на окончательный переезд.

– Фредерик знает несколько языков, – грустно улыбается она, – но так и не смог выучить русский. Переживает, что не найдет из-за этого здесь работу.

– Антон скучает по отцу?

– Он его очень любит.

И даже предложил ему както: «Папа, ты сможешь водить в Архангельске автобусы. Здесь многие водители не разговаривают по-русски». Сам он вспомнил язык за четыре месяца. Хотя, когда мы только приехали, не понимал ни слова! В центре запрещали общаться по-русски.

Недавно Антон пошел в обычную школу. И никто из одноклассников не догадывается, что он почти всю жизнь провел не в России.

В Архангельске Антоше нравится – занимается музыкой, поет, у него много друзей. Ирина старается не напоминать сыну о прошлом. Но иногда он сам вспоминает детей, которые остались в центре. И переживает, что не может помочь им уехать. Историю Ирины знают только самые близкие. А новые знакомые искренне не понимают – почему они вернулись из такой благополучной страны?

– Лет тринадцать назад, когда я прилетала к маме в Россию, – рассказывает Ирина, – то обратила внимание на молчаливую молодую женщину с маленькой девочкой. Они летели вместе со мной. Так вот, когда эта женщина вышла из самолета, то прямо у трапа упала на колени и стала целовать асфальт. Помню, я очень удивилась тогда – целовать асфальт! А сейчас, оглядываясь назад и анализируя все случившееся, думаю, а может быть, она тоже сбежала, спасая дочь? Сбежала, как мы…

Наталья ПАРАХНЕВИЧ

«У России, несомненно, свой путь»

Недавно Ольга Смирнова, уполномоченный при губернаторе Архангельской области по правам ребенка, вернулась из Казани, где на Всероссийском съезде уполномоченных обсуждалась «Национальная стратегия действий в интересах детей на 2012–2017 годы».

Обсуждения касались и законопроекта о социальном патронате, который недавно был принят в первом чтении. Напомним, по замыслу авторов законопроекта, «институт социального патроната должен стать правовой основой для своевременного выявления семей с детьми, находящихся в социально опасном положении и последующего проведения с такими семьями индивидуальной профилактической работы».

Однако объективность вмешательства государственных органов в семью вызвала немало споров. Родительская общественность, обеспокоенная тем, что закон даст органам опеки неограниченное право изымать детей из благополучных семей, собрала более 140 тысяч подписей против его введения в предложенном варианте.

– Данный закон, с одной стороны, несет в себе социально значимые положительные начинания, которые должны быть реализованы и благодаря которым семья будет сохранена, – говорит Ольга Смирнова. – Но есть моменты, которые серьезно настораживают.

Например, при принятии решения о введении социального патроната в ту или иную семью. По закону, это по решению суда, органами опеки и попечительства решение может быть принято и по заявлению самих родителей, в том числе ребенка, достигшего десятилетнего возраста.

По поводу суда – вопросов не возникает. Когда за помощью обращаются родители – тоже понятно. А вот когда принимают решение органы опеки, я считаю, необходимо детально все прописать.

Иначе велик риск произвольного вмешательства государственных органов в семью на основе субъективных оценок.

– Например, какую семью считать нормальной? – Критерий нормальности – очень расплывчатое понятие. У каждого из нас свой уровень достатка и культуры. Но если государственный орган принимает решение, то должна быть четкость формулировок. В законе, в частности, прописано, что социальный патронат устанавливается, если по результатам обследования установлено, что родители своими действиями или бездействием препятствуют нормальному воспитанию ребенка или отрицательно влияют на его поведение.

Что значит «отрицательно влияют»? Для кого-то курение отца – это уже отрицательное влияние.

– А для кого-то отрицательным моментом покажется соблюдение в семье православного поста… – Это действительно очень тонкое дело! Или, например, формулировки «семья, находящаяся в социально опасном состоянии», «нормальное воспитание и развитие», на «усмотрение органов опеки». Критерии опасности не указываются. Между тем это ключевые термины! И здесь я не могу не согласиться с Павлом Астаховым – подобные сырые законодательные формулировки способны сделать многие семьи заложниками субъективного мнения конкретного чиновника.

В силу своей работы я сталкивалась с тем, что мнение уполномоченного не всегда совпадает с мнением органов опеки. Это происходило и в случаях, когда детей изымали из семьи. Были моменты, когда после моего запроса в органы опеки ситуация описывалась в одних красках, но при личном участии выяснялось, что она несколько иная.

– В пояснительной записке к законопроекту есть ссылки на страны, в которых социальный патронат давно используется – на опыт Скандинавии, Великобритании, Франции. Но трагедии, которые на наших глазах разворачиваются там с российскими семьями, в том числе с семьей сегодняшней героини «ПС» – Ирины, заставляют усомниться в успешности опыта.

– Я согласна. Перегибы происходят.

– Это даже не перегибы, а уже стиль работы.

– Понятно, это и особое отношение к нашим российским семьям и матерям.

И на съезде в Казани вопрос тоже поднимался и об этом.

К сожалению, в ряде стран к родителям из России отношение более пристальное, если не сказать предвзятое, и такие вещи не могут не беспокоить.

– Активное право предполагает, что общественные инициативы, собравшие более 100 тысяч подписей, должны обязательно рассматриваться в Госдуме.

141 тысяча подписей против – это, по вашему мнению, глас народа? – У России, несомненно, свой путь. Чисто финские или норвежские стандарты – не для нас. Но я не разделяю точку зрения о полном запрете введения социального патроната.

Потому как государство должно и может не только наказывать и запрещать, но еще и быть союзником и помощником в деле возвращения неблагополучных семей к нормальной жизни.

Социальный патронат – благо для тех семей, которые в нем действительно нуждаются. Но если не будет четких формулировок и четкого механизма действия закона, дело может дойти до абсурда.

18/10/2012

(69)